Мы убедимся, что три века тому назад даже высшее общество Англии и Франции было еще далеко от всего, что называется этикетом.
Жестокость нравов, невежество, поклонение грубой силе, дикий произвол и тому подобные дурные обычаи в XV столетии господствуют в этих странах. О Германии и прочих странах тогдашней Европы нечего и говорить. Одна лишь Италия составляет исключение. Эта страна заслуживает по справедливости быть названной «родиной этикета».
В Италии наравне с образованностью и изящными искусствами ранее, чем в какой-либо другой стране Европы, начали развиваться и совершенствоваться правила светских приличий, учтивые манеры и этикет.
Облагораживание нравов итальянского общества начинается уже в XIV веке. До этого времени человек был груб. Теперь становится вдумчив и созерцателен. Прежде он только потреблял и уничтожал, с этого же времени начинает украшать и наслаждаться. Прежде он только жил, теперь хочет облагородить свою жизнь. Такова громадная перемена, совершившаяся в XV веке в Италии. Человек переходит тут от феодальных нравов к духу Нового времени. Этот великий переворот совершается в Италии ранее, чем во всех остальных странах Европы.
Если вы сравните Италию в XV веке с другими народами Европы, вы найдете ее гораздо более ученой, гораздо более богатой, гораздо более образованной, гораздо более способной украсить свою жизнь, то есть наслаждаться искусством и создавать художественные произведения.
В это время Англия, покончив с одной вековой борьбой, вовлекается в новую ужаснейшую резню, известную под названием войн Алой и Белой розы. Люди хладнокровно губили друг друга и вдобавок после сражения избивали даже безоружных детей. До самого 1550 года она остается страной варваров, охотников, хуторян и солдатских шаек. В каком-нибудь городе внутри края насчитывалось всего не более двух или трех порядочных печей. Дома сельских дворян были жалкими, крытыми соломой избушками, обмазанными самой грубой глиной и освещаемые просто отверстием в стене. Средний люд спал на соломе, «с добрым кругляком иод головой». «Подушки предназначались, по-видимому, только для родильниц». Посуда была даже не оловянная, а деревянная.
В Германии свирепствовала жестокая и непримиримая война гуситов. Император немощен, дворянство невежественно и нагло. Вплоть до времен Максимилиана господствует кулачное право, то есть разрешение всех споров силой и привычка к самоуправству. Из застольных речей Лютера и из записок Ганса Швейнихена можно видеть, до какой степени разнузданности доходили в то время у дворян и ученых пьянство и грубость нравов.
Что касается Франции, то это был самый плачевный период в ее истории. Страна порабощена и опустошена англичанами. При Карле VII волки заходят в предместья Парижа. По изгнании англичан кожедеры, предводители бродячих шаек, живут прямо за счет крестьян, грабят и разоряют их. Один из этих воровских и разбойничьих атаманов Жиль де Реи послужил прототипом народной легенды про Синюю Бороду. До самого конца этого столетия дворянство остается грубым и диким. Венецианские послы говорят, что у французских вельмож ноги изогнуты и искривлены, потому что они всю жизнь проводят на коне. Граф Бальдасеаре Кастильоне около 1525 года писал: «Французы и не знают другой заслуги, кроме воинской, а все прочее не ставят ни во что; они не только не уважают науки, но даже гнушаются ею и считают всех ученых самыми ничтожными из людей; но их мнению, назвать кого-нибудь «клерком», грамотеем, значит нанести ему величайшее оскорбление».
Короче, по всей Европе феодальные порядки держатся еще в полной силе, и люди, подобно свирепым животным только и делают, что пьют, едят, сражаются и в основном упражняются в военном искусстве.
Впервые после падения древней цивилизации мы встречаем к Италии общество, отдающее первое место умственным наслаждениям. Видными, передовыми людьми этого времени были гуманисты, страстные восстановители литературы греческой и латинской: Поджио, Филельфо, Марчилио Фичино, Пико де Мирандола, Халькондил и другие. Они роются в библиотеках Европы, чтобы открывать и издавать рукописи. Они не только разбирают и изучают найденное, но сами вдохновляются им, сами облагораживаются умом и сердцем, пишут по-латыни почти так же грамотно, как современники Цицерона и Вергилия.
Есть книга этого времени, заключающая в себе изображение кавалера и дамы, достойных восхищения, двух лиц, которых современники могли считать для себя образцом. Вокруг этих идеальных фигур на различном расстоянии живут и действуют реальные люди той эпохи. Перед вашими глазами салон 1500 года с его посетителями, его разговорами, убранством, ганцами, музыкой, остротами, прениями. Салон, правда, более скромный, более рыцарский и более умный, чем салоны Рима и Флоренции. Впрочем, он представлен верно и в облагороженных своих привычках показывает как нельзя лучше самую светлую и самую благородную группу образованных людей высшего круга. Чтобы увидеть этот салон, достаточно пробежать «Придворный» («Кортеджано») графа Бальтассара Кастильоне.
Граф Кастильоне состоял на службе Гвидо Убальдо, герцога Урбинского, потом у его наследника Франческо Мария делла Ровере и написал эту книгу как воспоминание тех бесед, которые слышал у своего первого господина. Так как герцог Гвидо был слаб и одержим ревматизмом, то каждый вечер небольшой двор собирался у его супруги, герцогини Елизаветы, женщины добродетельной и очень умной. Вокруг нее собирались разного рода замечательные люди, приезжавшие со всех сторон Италии: сам Кастильоне, поэт Бернардо Аккольти д'Ареццо, Юлиан Медичи и многие другие. Папа Юлий 11 останавливался там на некоторое время во время одного из своих путешествий. Место и обстановка беседы были достойны таких лиц. Они собирались в великолепном дворце, построенном отцом герцога. Здание это считалось самым прекрасным в Италии. Комнаты были роскошно убраны серебряными вазами, золотыми и шелковыми обоями, античными статуями и бюстами из мрамора и бронзы, картинами Пьетро делла Франческа и Джованни Санти, отца Рафаэля. Со всей Европы там собрано было множество латинских, греческих и еврейских книг, покрытых, из уважения к их содержанию, золотыми и серебряными окладами. Двор был одним из самых блестящих в Италии. Праздники, танцы, единоборство, турниры и беседы продолжались беспрерывно. Обыкновенно, поужинав и натанцевавшись, гости забавлялись разного рода шарадами. Удовольствия эти сменялись дружеской беседой, серьезной и вместе веселой, в которой принимала участие герцогиня. Все шло без церемоний. Места занимались, где кому угодно. Каждый усаживался возле дамы, и начиналась беседа, не стесненная никакими формальностями. Изобретательности и оригинальности был тут полный простор. На одном вечере Бернардо Ак-Кольги по просьбе свой дамы импровизирует премилый сонет в честь герцогини. Потом герцогиня велит госпоже Маргарите и госпоже Констанце Фрегозе протанцевать. Обе дамы берутся за руки, и, когда любимый музыкант Барлета настроил свой инструмент, они танцуют под звуки музыки сперва медленно, а потом несколько живее. К концу четвертых суток, проведя в изящных разговорах целую ночь, они заметили появление рассвета.
«Со стороны дворца, обращенной к вершине горы Катари, отворены были окна, и тогда увидели, что на востоке показывается уже прелестная аврора, цвета роз. Все звезды исчезли, кроме одной нежной вестницы Венеры, которая занимает грань между ночью и днем; от нее, казалось, исходило какое-то отрадное веяние, своего резкою свежестью наполнявшее небо и начинавшее пробуждать сладостный концерт прелестных птичек, в глуби шепчущих лесов, раскинутых по соседним холмам».
По этому отрывку можно судить, как приятен, изящен, даже цветист этот стиль; общий тон бесед таков же. Там вы найдете множество выражений вежливости, комплименты дамам за их красоту, их грацию, их добродетель, комплименты кавалерам за их храбрость, ум, знания. Все оказывают уважение и стараются взаимно угождать друг другу. Это составляет главный закон умения жить в свете и самую утонченную прелесть хорошего общества. Но вежливость не исключает веселья.
В качестве некоторого рода приправы вы встретите там подчас легкие ссоры и перестрелки, и туг же и разные остроты, шутки, анекдоты, небольшие веселые и живые рассказы. Зашел разговор о том, что такое истинная вежливость. Одна дама рассказывает про недавно бывшего у нее с визитом какого-то старосветского кавалера, человека военного и несколько огрубевшего в деревне. Повествуя, сколько он убил неприятелей, он довел наглядность изложения до того, что захотел непременно показать ей, как именно колют и рубят шпагой. Улыбаясь, дама прибавляет, что это ее немножко испугало и она с беспокойством поглядывала на дверь, боясь каждую минуту, как бы распалившийся кавалер не убил ее. Подобные черты поминутно смягчают серьезность беседы. Но говорится тем не менее много дельного. Мужчины хорошо знакомы с греческой и латинской литературой, знают историю, многое читали по философии, даже и по той, которая составляет принадлежность школ. Дамы иногда вмешиваются в разговор, приглашают их обратиться к более доступным предметам. Они не особенно приветствуют появление в разговоре Аристотеля, Платона и их скучных комментаторов. Собеседники тотчас же возвращаются к текущим вопросам светского разговора и приятными, изысканно-вежливыми речами заставляют извинить свои книжные и метафизические отступления. Прибавьте ко всему' этому, что, как бы ни был труден предмет разговора и как бы ни был оживлен спор, они всегда говорят изящно и возвышенно. Они очень осторожны в выборе слов, рассуждают о качествах выражений. Взгляд их поэтичен и язык чрезвычайно музыкален.
Богатством своих каденций и звучных окончаний итальянский язык придает красоту и гармонию самым обыкновенным вещам и украшает предметы, сами по себе уже прекрасные. Описывает ли итальянец, например, гибельные последствия старости, слог его, как небо Италии, проливает золотящий свет даже на развалины, и мрачное зрелище превращает в прекрасную картину.
Каждый, по просьбе герцогини, принимается объяснять некоторые из качеств, необходимых кавалеру иди даме для полного совершенства. Доискиваются, какое именно воспитание может лучше всего образовать душу и тело, не только по отношению к гражданским обязанностям, но к приятностям светской жизни. Посмотрите, что требовалось тогда от человека, хорошо воспитанного: какая утонченность, какой такт, какое разнообразие знаний!
Мы считаем себя очень цивилизованными, и однако же после трехсот лет воспитания и культуры многое для нас могло бы послужить еще примером и наставлением.
«Я хочу, чтобы наш придворный был более чем посредственно знаком с литературой, по крайней мере с той, которая называется изящной, и чтобы он знал не только латинский язык, но еще и греческий, ради множества и разнообразия божественных творений, писанных на этом языке... Чтобы он хорошо знал поэтов, а также ораторов и историков и, что важнее всего, умел бы сам хорошо писать стихами и прозой, главным образом на нашем простонародном наречии. Ибо кроме удовольствия, которое он найдет в этом для себя лично,.у него не будет никогда недостатка в приятных выражениях с дамами, которые обыкновенно любят такого рода вещи».
«Я не буду доволен нашим кавалером, если он притом еще не музыкант и если, кроме уменья и привычки читать ноты, он не умеет играть на различных инструментах... Ибо кроме развлечения после забот, какое музыка доставляет каждому, она часто служит средством потешить дам, нежные сердца которых легко воспринимают гармонию и наполняются отрадой».
«Есть еще одна вещь, которой я придаю большую важность, и ваш кавалер отнюдь не должен оставлять ее без внимания: это уменье рисовать и знание живописи». Живопись — одно из украшений высшей, культурной жизни, и потому образованный ум должен высоко ценить ее, как ценит он все изящное. Но тут, как и во всем прочем, не должно быть крайностей. Истинный талант, искусство, которому подчиняются все другие, это такт, известная осторожность, рассудительность, верный выбор, знание излишка и недостатка в любой вещи, того, чем она преувеличится и чем умалится, умение все сделать вовремя и кстати. Например, хотя бы наш кавалер и знал, что расточаемые ему похвалы справедливы, ему не следует открыто соглашаться с этим.., а лучше скромно от них уклониться, всегда выдавая и действительно считая за главное свое дело военное искусство, а другие таланты допуская лишь в виде прикрас к нему. Когда он танцует в присутствии многих лиц, в месте, полном
народа, мне кажется, что он должен соблюдать известного рода достоинство, умеряемое, однако ж, вольною приятностью и грациозностью движений. Если он садится за музыку, пусть это будет лишь для времяпровождения и только как бы поневоле.., и будь он даже вполне мастером своего дела, мне хотелось бы, чтоб он не обнаруживал при этом того большого труда, какой, разумеется, необходим для приобретения полного знания в любой вещи. Пусть он всегда показывает вид, что не придает особенного значения такого рода деятельности, даже исполняя ее очень хорошо, так, чтобы все относились к ней с великим уважением. Ему не следует гнаться за ловкостью, приличной только людям, занимающимся этим ради заработка. Он должен внушить уважение к себе другим, сам себя уважая, и потому никогда не забываться, а напротив сдерживаться и владеть собой. Лицо его должно быть спокойно. Он должен быть опрятен и тщателен в одежде, вкус его в этом должен быть мужским, а не женским. Он должен предпочитать черный цвет как признак более серьезного и положительного характера. Также он не должен допускать себя до увлечений в веселости или задоре,.в порыве гнева или себялюбия. Ему следует избегать грубых выходок, грязных выражений, слов, которые могут ввести в краску дам. Он должен быть учтив и преисполнен уступчивости и вежливости ко всякому».
«Желательно, чтобы он умел и пошутить, и рассказать какую-нибудь забавную историю, но не выходя из границ приличий. Лучшее правило, какое ему можно дать, состоит в том, чтобы он всегда управлял своими поступками, имея в виду понравиться благовоспитанной даме».
«Так как нет на свете двора, как бы ни был он велик, который мог бы отличаться весельем, блеском или красотой, помимо женщин, и так как нет кавалера, который мог бы обладать грацией, приятностью, отвагой, ни совершить блестящего, кавалерского подвига, не посещая дам и не пользуясь их любовью и благосклонностью, наше изображение кавалера осталось бы далеко неполным без вмешательства дам, которые сообщают ему частицу той грации, которой они украшают и довершают удовольствия придворной жизни».
«Дама, живущая при дворе, должна прежде всего обладать известного рода приветливой любезностью, благодаря которой она могла бы грациозно беседовать с каждым в выражениях приятных, вполне приличных и соответственных времени, месту и званию человека, с которым говорит. Она должна быть спокойна и скромна в своих приемах, должна соразмерять все свои поступки с приличием».
Если женщина ловка, она тотчас может свернуть разговор на предметы более приличные и благородные. Ведь образованием стоит она не многим ниже мужчин. Она должна знать литературу, музыку, живопись, уметь хорошо танцевать и вести беседу. Дамы, участницы общего разговора, присоединяют личный пример к излагаемому правилу. Их изящный вкус и ум обнаруживаются всегда в меру».
Вы встретите в то время в Италии женщин, у которых, как у Виктории Колонны, Вероники Гамбары, Констанцы д'Амальфи, Тулии д'Арагоны и герцогини Феррарской высокие таланты соединяются с высоким образованием. Припомните портреты того времени, находящиеся в Лувре: бледных и задумчивых венецианцев, одетых в черное, пламенного, но одновременно неподвижного молодого человека, писанного Франчией, нежную Иоанну Неаполитанскую с се лебединой шеей, юношу со статуэткой кисти Бронзино, эти умные и вместе спокойные лица, богатые и строгие при том одеяния. Вглядевшись в них, вы, быть может, составите себе некоторое понятие о той эпохе, об изысканной утонченности, обильных дарованиях и превосходной культуре общества, которое за три столетия до нас обсуждало идеи, понимало красоты и знало правила светской жизни не хуже, а пожалуй лучше нашего.
Источник: «Правила вежливости и светского этикета», Москва, 2007